В застольной беседе двух буржуазных семейств могут открыться грязные тайны - следует из романа голландского писателя, выходящего в издательстве «Азбука»

Я не знаю» кто первым нажаловался директору школы - ученики или родители. Как бы то ни было, в один прекрасный день меня вызвали на ковер. Директор, человек старой закалки, представлял собой редкий по сегодняшним меркам экземпляр: голова с косым пробором, венчающая коричневый костюм «в елочку».

- До меня дошли жалобы по поводу содержания уроков истории. - сказал он, предложив мне сесть на единственный стул напротив его стола.
- От кого? - директор окинул меня взглядом. Над его головой висела карта Нидерландов.
- В данный момент это не столь важно, - сказал он.
- Речь идет о...
- Это важно. Жалобы поступили от родителей или от самих учеников? Детей обычно мало что волнует, а вот родители любят капать на мозги начальству.
- Паул, речь идет о том, что вы сказали о жертвах Второй мировой войны. Поправьте меня, если я неправильно выразился. - Я откинулся на спинку стула, во всяком случае попробовал откинуться: то был жесткий стул с прямой спинкой, не приглашающий к вольным позам.
- Вы довольно пренебрежительно отозвались об этих жертвах. - продолжал директор.
- Вы намекнули даже, что они сами во всем виноваты. - Директор взглянул на листок бумаги у него под носом.
- Здесь написано... - начал он, но прервался, покачал головой, снял очки и сжал двумя пальцами переносицу.
- Поймите, Паул, жалуются и в самом деле родители. Родители всегда жалуются. Как правило, дело и яйца выеденного не стоит. Обязательно ли посещать уроки физкультуры во время месячных? Продаются ли в буфете яблоки? И тому подобные пустяки. Речь редко заходит о содержании уроков как таковых. А вот сейчас зашла. И это подрывает авторитет нашей школы. Для всех нас было бы лучше, если бы вы просто придерживались школьной программы. - Я вдруг почувствовал легкое покалывание в шее.
- А в чем собственно, я отклонился от школьной программы? - спросил я спокойно.
- Здесь написано... - директор снова зашелестел листком.
- Почему бы вам самому мне не рассказать? Паул, как именно вы выразились на уроке?
- Ничего такого из ряда вон я не сказал. Я предложил им решить простые арифметические задачки. Сколько подлецов приходится на сотню честных граждан? Сколько отцов орет на своих детей? У скольких придурков воняет изо рта? Сколько бездельников всю жизнь сетуют на то, что с ними якобы поступили несправедливо?

Оглянитесь вокруг, сказал я. Скольких своих одноклассников вы не хотели бы больше видеть завтра в этом классе? Вспомните своих родственников. надоедливого дядю с его пустой болтовней на днях рождения, его сына-кретина, избивающего собственного кота. Подумайте, какое облегчение вы бы испытали (да и не только вы. но и вся ваша семья), если бы этот зануда или его отпрыск подорвались на мине или погибли под авиабомбой. Исчезли бы с лица земли. Л теперь представьте себе бесчисленные жертвы всех прошедших до сих пор войн - я не имел в виду лишь Вторую мировую, я часто привожу ее в пример, потому что эта война производит на школьников наибольшее впечатление, -и подумайте о тысячах, может, десятках тысяч мертвых, совершенно никчемных людей. Даже исключительно с точки зрения статистики все погибшие не могли быть поголовно героями. Поэтому несправедливость заключается в том, что подлецы наравне с героями причисляются к списку невинных жертв. Что их имена тоже выгравированы на военных памятниках. -Я остановился, чтобы перевести дух. Насколько хорошо я знал этого директора? Он позволил мне выговориться, но о чем это свидетельствовало? Л что, если он уже давно решил меня уволить?

- Паул... - Он снова надел очки и уставился на край стола.
- Можно задать вам личный вопрос? -Я не ответил.
- Паул, может быть, вам надоело? -спросил директор.
- Я имею в виду - преподавать. Поймите меня правильно, я ни в чем вас не упрекаю, рано или поздно это происходит со всеми нами. В какой-то момент мы идем в класс как на каторгу. И задумываемся о бессмысленности нашей профессии. - Я пожал плечами и вздохнул.
- Я тоже пережил подобный момент в своей жизни. Когда еще сам был учителем. Крайне неприятное ощущение. Напрочь выбивает почву из-под ног. Разрушает все идеалы. Может, и вы сейчас испытываете нечто похожее, Паул? Вы еще верите в то, что делаете?
- Я всегда ставил учеников во главу угла, - ответил я правдиво. - Я всегда старался привить им хоть какой-то интерес к моему предмету, исходя прежде всего из собственного опыта. Я не втирался к ним в доверие дешевыми байками. Я помнил о том времени, когда сам был учеником средней школы. О том, что меня интересовало. -Директор улыбнулся и откинулся на спинку кресла. Он-то мог себе это позволить, а я вынужден был сидеть по струнке, как какой-нибудь школяр.
- В бытность моего обучения из уроков истории мне особенно запомнились египтяне, греки и римляне» - сказал я.
- Александр Македонский, Клеопатра, Юлий Цезарь, Ганнибал, т|юянский конь, переход Ганнибала со слонами через Альпы, морские сражения, гладиаторские бои, гонки на колесницах, громкие убийства и самоубийства, извержение Везувия, а также красота храмов, арен и амфитеатров, фресок, бань, мозаик, вневременная красота, до сих нор вдохновляющая пас на то, чтобы отправиться в отпуск на Средиземное море, а не в Манчестер или Бремен. Однако с приходом христианства античная культура потихоньку начала чахнуть. В конце концов, я даже радовался, что так называемые варвары взяли и все уничтожили. А потом жизнь вообще надолго замерла, это я тоже хорошо помню. Средние века - отвратительный период, коша, за исключением нескольких кровавых осад, почти ничего не происходило. И наконец, история Нидерландов! Восьмидесятилетняя война - помню, как в глубине души я надеялся на победу испанцев. Шанс забрезжил, когда убили Вильгельма Оранского, но религиозные фанатики добились-таки победы. И над «нижними землями» надолго опустилась тьма. Помню еще, как учитель истории из года в года кормил нас обещаниями рассказать о Второй мировой войне. «Вторую мировую войну мы будем проходить в шестом классе», - говорил он. Но и в шестом мы не продвинулись дальше Вильгельма I и отделения Бельгии от Нидерландов. Нам рассказали немного об оконной войне, но Первая мировая, если не считать факта массового уничтожения человеческих жизней, наводила на нас тоску. 11ам не хватало действия. Позже я не раз слышал, что Вторая мировая война так и осталась за пределами школьной программы. Самый интересный период последних пятнадцати столетий, в том числе и для Нидерландов, где со времен ухода римлян вплоть до 1940 года не происходило ничего значительного. Ну с кем ассоциируется Голландия в других странах? С Рембрандтом. С Ван Гогом. С художниками. Единственная голландская историческая фигура, пробравшаяся, так сказать, на между народную арену, - это Анна Франк. Директор в очередной раз переложил бумаги на своем рабочем столе и принялся что-то листать. Это «что-то» было мне смутно знакомо. Оно лежало в прозрачной папке, куда ученики обычно складывали свои работы.

- Фамилия «...» вам что-нибудь говорит, Паул? - спросил директор. Он назвал фамилию ученицы из моего класса. Я опускаю эту фамилию не намеренно. Еще тогда я решил ее забыть. У меня это получилось. Я кивнул.
- Вы еще помните, что вы ей сказали?
- В общих чертах. Он захлопнул папку и отложил ее в сторону.
- Вы поставили ей двойку, и, когда она спросила почему, вы сказали...
- Двойка была абсолютно справедливой, - перебил его я. - А работа -халтурной. Работы такого качества лучше вообще мне не сдавать. Директор улыбнулся, но какой-то жиденькой, кислой улыбкой.
- Должен признаться, что качество меня тоже не очень впечатлило, но речь о другом. О...
- Помимо Второй мировой войны я рассказываю им о послевоенной истории, - снова прервал его я. - Корея, Вьетнам, Кувейт, Ближний Восток, Израиль, Шестидневная война, Четвертая арабо-израильская война, Палестина. Все это мы проходим на уроках. И после этого я получаю работу о государстве Израиль, где собирают апельсины и в сандалиях танцуют у костра. Про жизнерадостный народ и прочий бред про пустыню, где сейчас снова зацвели цветы. В то время как там ежедневно погибают люди и взрываются автобусы. Куда это годится?
- Она пришла ко мне в слезах, Паул.
- Я бы тоже заплакал, если бы накропал такой вздор. - Директор поднял на меня глаза. Я уловил в его лице нечто, чего не замечал раньше: нечто отстраненное или, вернее, ничего не выражающее, вроде его костюма в елочку. Он снова откинулся на спинку кресла, еще глубже, чем в первый раз. «Он отдаляется, - подумал я. - Не отдаляется, -поправил я сам себя, - а прощается».
- Паул, таких вещей не говорят пятнадцатилетним девочкам. - сказал он. Теперь отстраненные нотки звучали и в его голосе. Он не вступал со мной в дискуссию, он сообщал мне свое мнение. Уверен, что, спроси я его в тот момент, почему нельзя говорить таких вещей, он бы ответил: «Потому что нельзя». Я подумал о девочке. О ее милом, но чересчур веселом лице. Веселом без повода. То был бесполый оптимизм - такой же, как в ее полуторастраничной работе на тему сбора апельсинов.

- Это лексикон футбольных фанатов, а не школьных преподавателей, -продолжил директор. - Не важно, что именно я сказал той девочке. Это имеет лишь косвенное отношение к делу. Иногда с языка срываются слова, о которых потом мы, вероятно, сожалеем. Или нет, не сожалеем. Мы рубим сплеча, а собеседники проносят наши слова через всю свою жизнь. - В мыслях снова всплыл образ девочки. Когда я выступил со своей речью, ее радостное лицо треснуло, как ваза. Или как стекло - от чересчур мощного звука. Я посмотрел на директора и почувствовал, как моя рука сжалась в кулак. Непроизвольно. Мне больше не хотелось продолжать этот разговор. Наши мнения бесповоротно разошлись. Между нами зияла пропасть. Я смотрел на директора и представлял, как мой сжатый кулак вот-вот врежется в его серую физиономию. Костяшками прямо под нос, во впадину между ноздрями и верхней губой. Как сломаются зубы, потечет кровь, и моя точка зрения наконец станет ясна. Но я сомневался, разрешится ли на этом наш спор. Вовсе не обязательно ограничиваться одним ударом, я мог бы как следует отделать это ничего не выражающее лицо. По правде говоря, мое положение уже давно пошатнулось. С самого первою дня, когда я переступил порог
этой школы, мое положение стало зыбким. Оставалось лишь ждать. Все мои преподавательские часы были не чем иным, как отсрочкой. Вопрос заключался в том, стоит вмазать директору или нет. Превратив его таким образом в жертву. Предмет всеобщего сочувствия. Я подумал об учениках, которые столпятся у окна, когда за ним приедет машина «скорой помощи». Л она приедет, на тумаки я не поскуплюсь. Ученикам станет жаль его.

- Паул? - сказал директор, меняя позу в кресле. Он что-то почувствовал. Он почувствовал запах жареного. Он готовился отразить первый удар. Л что, если «скорая» не успеет? Не включит сирену, например, подумал я про себя. Я глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Нужно было срочно на что-то решаться, иначе поезд уйдет. Я мог бы его убить. Собственноручно, Грязная работенка, это правда, но не хуже потрошения дичи. Индейки, поправил я себя. Я знал, что у него жена и уже взрослые дети. Возможно, я окажу им услуг)'. Вполне возможно, что им тоже уже приелась эта постная рожа. На похоронах они будут горевать, но потом, уже на поминках, облегчение возобладает.

- Паул? - Я посмотрел на директора и улыбнулся.
- Можно задать вам еще один личный вопрос? - спросил он.
- Может... У вас дома все в порядке? Дома. - Я продолжал улыбаться, в то же время думая о Мишеле. Мишелу было почти четыре. За убийство в Голландии дадут лет восемь, рассчитал я. Ерунда. За хорошее поведение и добросовестный труд в тюремном саду можно уже лет через пять выйти на свободу. Тоща Мишелу исполнится девять.
- Как дела у вашей жены... У Карлы? У Клэр, мысленно исправил я дирек -тора. Ее зовут Клэр.
- Отлично, - ответил я.

- А у детей? 'Гоже? - У детей. Даже этого не мог запомнить, болван! Конечно, все про всех знать нереально. Вся школа знала, что учительница французского живет с подругой. Потому что это не укладывалось в стереотипные рамки. Но остальные? Остальные вполне укладывались. Имели
мужа-жену-детей. Или одного ребенка. Мишел сейчас катается па четырехколесном велосипеде. Если я угожу за решетку, то пропущу тот момент, когда он захочет снять боковые колеса.

- Замечательно, - сказал я.
- Иногда вдруг с удивлением замечает ь. как же быстро они вырастают. - Директор водрузил локти на стол и сцепил пальцы, даже не подозревая, что секунду назад был на волосок от гибели. Ради Мишела. Ради Мишела я не стану распускать руки.

- Паул. Я знаю, что вам, наверное, будет неприятно это слышать. Но я все-таки скажу. Я рекомендую вам встретиться с Ван Диреном. Школьным психологом. И йотом взять длительный отпуск. Чтобы прийти в себя. Думаю, вам это необходимо. Нам всем в какой-то момент приходится брать тайм-аут. - Я чувствовал себя на удивление спокойно. Спокойно и устало. Никакого насилия не предвидится. Буря, в ожидании которой официанты в кафе заносят внутрь стулья, убирают навесы, прошла стороной. В глубине души нам жаль. Ведь гораздо интереснее увидеть, как ветер срывает крыши с домов, выворачивает деревья и поднимает их в воздух. В фильмах о торнадо, ураганах и цунами есть что-то умиротворяющее. Это, разумеется, ужасно, мы все научились считать это ужасным, но мир без катастроф и насилия (природного и человеческого) был бы невыносим. Сейчас директор, целый и невредимый, вернется домой. Вечером сядет ужинать со своей женой и детьми. Своей безликостью он заполнит стул, который еще минуту назад рисковал остаться пустым. Никому не придется звонить в «скорую» или в морг. Вообше-то я знал это с самого начала. С тот момента, когда он спросил о моей семье. Как дела дома? Обычно такие вопросы задают, когда хотят от тебя избавиться. Кому какое дело до моей семьи? Сродни вопросу «Было вкусно?». Хотя на самом деле всем до лампочки. Директор справедливо изумился, когда я без лишних пререканий согласился встретиться со школьным психологом. И обрадовался. Нет, я не позволю просто так меня выгнать. Я поднялся, давая понять, что сказать мне больше нечего. У двери я протянул ему руку. И он ее пожал. Он пожал руку, которая могла бы перевернуть его жизнь или попросту ее оборвать.

- Я рад, что... - он не закончил предложения.
- Передайте наилучшие пожелания... вашей жене.
- Карле. - сказал я.

Перевод Екатерина Ассоян

Комментариев пока еще нет. Вы можете стать первым!

Добавить комментарий!

Рекомендуем

Реклама на сайте